Амвросий Оптинский, преподобный

1. "Письма старца Амвросия к монашествующим". Свято-Введенская Оптина Пустынь, 1995. 2. Арх. Агапит. "Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Амвросия". М., 1900. 3. "Преподобные Старцы Оптинские. Жития и наставления". Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2001. 4. "Душеполезные поучения преподобных Оптинских старцев". Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2001.

Старец иеросхимонах Амвросий родился 23-го ноября 1812 года, в с. Большой Липовице, Тамбовской губернии и того же уезда, от пономаря Михаила Феодоровича и жены его Марфы Николаевны Гренковых. Новорожденного назвали во св. крещении Александром, в честь Благоверного Великого князя Александра Невскаго, память которого пришлась в самый день рождения младенца

В детстве Александр был очень бойкий, веселый и смышленый мальчик. Он предан был детским забавам, так сказать, всем своим существом. Ими постоянно наполнялось его живое датское воображение, и потому в доме ему не сиделось. Поручала ему иногда мать покачать колыбель одного из младших детей своих. Мальчик обыкновенно садился за скучную для него работу, но лишь до тех пор, пока мать, занятая домашними делами, не упускала его из виду.

В июле 1830 года Александр Гренков, как один из лучших учеников, назначен был к поступлению в Тамбовскую духовную семинарию. В семинарии, как и в училище, благодаря своим богатым способностям, он учился очень хорошо. Наука давалась ему легко. Сказывал его товарищ по семинарии: "Тут бывало на последние копейки купишь свечку, твердишь-твердишь заданные уроки; он-же (Гренков) и мало занимается, а придет в класс, станет наставнику отвечать, - точно как по писанному, лучше всех". Имея посему в своем распоряжении много свободного времени, и обладая от природы веселым и живым нравом, он и в семинарии склонен был к увеселениям. Любимым развлечением Александра Михайловича было поговорить с товарищами, пошутить, посмеяться; так что он всегда был, так сказать, душой веселого общества молодых людей Александру Михайловичу, как молодому общительному весельчаку, никогда и в голову не приходила мысль о монастыре. Так передавал о сем сам Старец: "В монастырь я не думал никогда идти; впрочем другие, - я и не знаю почему, - предрекали мне, что я буду в монастыре". Почему же другие предрекали ему это? Не иначе, как потому, что страх Божий, всажденный в его сердце, давал такое направление всем его поступкам, что все его поведение, не смотря на веселый его характер, во все не похоже было на поведение других молодых людей, склонных к миролюбию

Продолжая повествование о себе, покойный Старец говорить: "Но вот раз я сделался сильно болен. Надежды на выздоровлениe было очень мало. Почти все отчаялись в моем выздоровлении; мало надеялся на него и сам я. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: "прощай, Божий свет!" И тут же дал обещание Господу, что если Он меня воздвигнет здравым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь

В следующем 1842 году в жизни о. Александра совершилось весьма важное событие. Он, по представлению своего начальства, и согласно разрешению Св. Синода, 29 ноября был пострижен в мантию, и наречен Амвросием, во имя св. Амвросия Епископа Медиоланскаго, память которого 7 декабря. Заметить при сем должно, что сам он по смирению не желал монашеского пострижения, как и прежде сего, пострига в рясофор, и был пострижен, повинуясь только воли старца своего, иеросхимонаха Макария, как сам о сем говорил. В это время новопостриженному было ровно 30 лет. Лета для пострижения, разумеется, не молодые; но для человека, пришедшего в Оптину пустынь только три года тому назад, пострижение в эти годы - очень раннее

Иеромонаху Амвросию было всего только около 34 лет, когда, вследствие ходатайства о. Игумена Моисея и Старца Макария, он уже получил от своего Архипастыря назначение помогать Старцу Макарию в духовничестве. Явно по сему, что несмотря на столь молодые годы, о. Игумен Моисей с о. Макарием прочили его в старцы. Но Промыслу Божию угодно было вступающего в сию великую обязанность молодого иеромонаха предварительно подвергнуть жестокой и продолжительной болезни; дабы очистившись, как злато в горниле, он был сосуд в честь, освящен и благопотребен Владыце, на всякое дело благое уготован

С тех пор болезнь его стала все боле и более усиливаться. Лечение не помогало. И потому он вынужден был в декабре 1847 года дать подписку в том, что желает быть оставленным в обители за штатом, В этой подписке он говорил так: "Давняя моя болезнь: расстройство желудка и всей внутренности и расслабление нервов, - будучи усилена припадками закрытого геммороя, с осени 1846 года, довела тело мое до крайнего изнеможения, от коего и медицинские пособия, в продолжение года употребляемые, меня восставить не могли, и не подают никакой надежды к излечению. Почему я как ныне, так и впредь, исправлять чередного служения, и никаких монастырских должностей нести не могу"

Несмотря на это, он не только никогда не скорбел о своих болезнях, но даже считал их необходимыми для своего духовного преуспеяния. Веруя вполне и уразумевая собственным опытом, что aщe и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни), он никогда и не желал себе совершенного выздоровления. И другим потому всегда говаривал: "Монаху не следует серьезно лечиться, а только подлечиваться", для того, конечно, чтобы не лежать в постели и не быть в тягость другим

Прекрасно рисует о. Игумен Марк теперешнее положение своего старца иepoмонaxa Амвросия и свое к нему духовное отношение "Мне казалось, что Старец Амвросий всегда ходил пред Богом, или как бы ощущал присутствие Божие, по слову псалмопевца: прозрех Господа предо мною выну; а потому все, что ни делал, старался Господа ради и в угодность Господу творить. Случалось же иногда и так, что, неистово воспламенившись гневом на ближнего и какое либо личное оскорбление моего самолюбия, приду, бывало, к нему на откровение, еще не успокоившись, и стану высказывать свою безрассудную печаль и огорчение, без самоукорения, вопреки учению Св. Отцов подвижников, а напротив с обвинением ближнего, и даже по причине засевшего в душе неприязненного чувства, с таким желанием, чтобы Старец сейчас же строго вразумил огорчившего меня брата. Выслушав все с свойственным ему невозмутимым спокойствием и сочувствием моему горю, болезненный Старец бывало скажет плачевным тоном: "Брате, брате! я человек умирающий." Или: "Я сегодня - завтра умру. Что я сделаю с этим братом? Ведь я не настоятель. Надобно укорять себя, мириться пред братом, и успокоишься". Выслушав такой жалобно произносимый ответ, оцепенеешь"

Но в начале шестидесятых годов Старец подвижник, при всей своей слабости телесной, понуждался употреблять еще трапезную пищу с конопляным маслом. Потом, когда желудок его стал отказываться от этой пищи, стали готовить ему келейники вышеупомянутый суп, и сперва заправляли его подсолнечным маслом пополам с конопляным, и наконец уже, вследствие усилившейся болезненности его желудка с одним подсолнечным. А затем внутренности Старца в такое пришли настроение, что по временам он никакой не мог прибрать себе пищи. О сем он писал так: "Болезненный прижимки во всем теле есть, и от холоду и от невольного голоду. Много вещей есть, да многое нельзя есть. Слабый желудок и неисправный кишки не дозволяют. Впрочем, по старой привычке, я все таки понуждаюсь есть, хотя после и приходится большую тяготу понесть от головной боли и от рвотной доли. А кроме того и приезжие и приходящие докучают, сидеть по долгу в хибарке скучают. Вот так мы день за день и живем, и несправедливыми слывем, в приеме приходящих и приезжающих. А виновата моя немощь и неисправность пред Богом и людьми". Между тем Старец не только никогда не скорбел о своей болезненности, но напротив всегда был в веселом настроении духа и даже часто шутил. Прочитали ему однажды, как один отец семейства нянчил своего малютку, и утешая его припевал песенку: "Дри-та-та, дри-та-та, вышла кошка за кота". И вот однажды обратился кто-то к болезненному Старцу с участием, и сказал: "что, Батюшка, катар мучит вас?" Усмехнувшись ответил Старец: "Да, брат, дри-та-та, дри-та-та". Пищи съедалось Старцем не более, как, сколько может съесть трехлетний малютка. Обед его длился десять или пятнадцать минут, в продолжение которых опять таки келейники задавали ему о разных лицах вопросы, и получали от него ответы

В письмах к другим лицам Старец нередко просил молиться о нем, глаголющем и не творящем, или не исполняющем тех уроков нравственности, которые преподавал другим.  Вообще, он как будто не видел, или не хотел видеть своих всегдашних трудов и подвигов любви и самоотвержения, и терпеливого перенесения постоянных, часто жестоких недугов, все это принимая, как заслуженное наказание за грехи свои, нередко и в письмах к разным лицам повторяя по сему случаю Евангельское слово: воздастся комуждо по делом его. По живя сам в смирении, без которого, как выше говорено было, невозможно спасение, Старец и в относившихся к нему всегда желал видеть эту необходимейшую добродетель; и к смиренным относился весьма благосклонно, как наоборот терпеть не мог горделивых; так что иных довольно ощутительно бил, кого палкой, кого кулаком, или осыпал бесчестиями.  Жаловалась как старцу одна женщина, что от скорбей она чуть-чуть с ума не сошла. "- Дура! - воскликнул при всех Старец, ведь с ума-то сходят люди умные; а ты-то как же сойдешь с ума, когда у тебя вовсе его нет?". Или: одна жаловалась Батюшке, что у нее украли шаль. А он с улыбкою ответил: "Шаль-то взяли, а дурь-то осталась". Старец обобщал иногда понятия "дурак" и "гордый"

Был в скиту один послушник уже пожилых лет, с лысиной на голове И. Ф. По случаю тяжкой болезни Старца, расстроенный пришел он в его келейную в надежде, нельзя ли хоть молча получить благословение от Старца. Надежда его не обманула. С тугою сердечною он подошел к лежавшему на койке страдальцу, поклонился по обычаю в ноги, и протянул руки, чтобы принять благословение. Преподав благословение, Старец слегка ударил его по голове, шутливо проговорив едва слышным голосом: "Ну ты, лысый игумен!.." "Как гора свалилась с плеч моих, сказывал после послушник, так легко-легко стало на душе". Пришедши же в свою келью, он места не находил от радости. Все ходит по келье, да твердит: "Боже мой! что же это такое? Батюшка-то, Батюшка-то, сам едва дышит, а все шутит"

Рассказывал по этому случаю иеромонах Оптиной пустыни о. Платон, бывший некоторое время духовником Старца Амвросия: "Как назидательна была исповедь Старца! какое смирение и сокрушение сердечное выказывал он о грехах своих! Да и о каких грехах? О таких, которые мы и за грехи не считаем. Напр. по болезненности своего желудка, следовательно по крайней необходимости, ему приходилось иногда, вопреки уставу св. Церкви, в среду или пяток скушать кусочка два-три сельди голландской. И этот грех исповедывал Старец пред Господом со слезами. Он стоял в это время на коленах пред св. Иконами, как осужденник среди страшным и неумолимым Судиею, чая милости от дающего милость, думается даже, как можно полагать, с смиренным помыслом, подастся ли милость, отпустится ли грех. Посмотрю, посмотрю на плачущего Старца, прибавлял о. Платон, да и сам заплачу"

Один молодой человек, после некоторых объяснений с Старцем, сказал, что хочет устроить у себя душ. Батюшка сочувствует ему. "Тебе, говорить, нужно, чтоб он мало места занимал? Что-ж, это можно; вот как сделай..." Проходить несколько лет. Следует объявление, что появились новые усовершенствование души. Оказалось, что они устроены, как задолго пред сим объяснил молодому человеку Старец Амвросий

В городе Дорогобуже Смоленской губернии у одной благородной вдовы была единственная дочь невеста, за которую сваталось много женихов. Нередко бывали они лично у Старца, чтобы испросить у него благословение на брак; но батюшка все говорил им: "Подождите". Нашелся наконец жених весьма хороший, который нравился в матери и дочери; и потому мать лично опять стала просить у Старца благословения выдать дочь в замужество. Но Батюшка велел и этому жениху отказать, прибавив к сему: "У ней такой будет жених замечательный, что все позавидуют ея счастью. Вот, прежде мы встретим Святую Пасху. А как на этот день солнце весело играет! Воспользуемся зрением этой красоты. Да не забудь же ты, - припомни, посмотри!" Настал праздник Светлого Христова Воскресения. Невеста первая вспомнила батюшкины слова: "Мама! а помнишь, что нам Батюшка о. Амвросий советовал посмотреть на восходящее солнышко!" Вышли. Дочь вдруг распростерла крестообразно руки, и воскликнула: "Мама! мама! я вижу Господа, воскресшего в славе. Я умру, умру до Вознесения". Мать была этим очень поражена, и говорить: "что ты дитя, Господь с тобою. Не может быть этого. Ты ничем не больна, ты здорова". Но дочь продолжала утверждать: "А я вам говорю, что умру, потому что не напрасно сказано в слове Божием: Не бо узрит человек Бога, и жив будет!" Слова девицы оправдались. За неделю до праздника Вознесения Господня у ней заболели зубы, и от этой, повидимому, неопасной болезни она скончалась

Приведем теперь рассказ о вышеупомянутом жителе г. Козельска Капитоне. У него был единственный сын, взрослый юноша, ловкий, красивый. Отец решился отдать его в люди и привел его к Старцу, чтобы получить от него благословение на задуманное дело. Сидят оба в коридоре, и около них несколько монахов. Выходить к ним Старец. Капитон, получивши с сыном благословение, объясняет, что хочет сына отдать в люди. Старец одобряет намерение, и советует отправляться сыну в Курск. Капитон начинает Старца оспаривать: "В Курске, говорит, у нас нет знакомых; а благословите. Батюшка, в Москву". Старец в шутливом тони отвечает: "Москва бьет с носка, и колотит досками; пусть едет в Курск". Но Капитон все-таки не послушал Старца, и отправил сына в Москву, где тот вскоре поступил на хорошее место. У хозяина строилось в это время какое-то здание, где находился только что нанявшийся к нему юноша. Вдруг упало сверху несколько досок, которые и раздробили ему обе ноги. Тотчас же телеграммой уведомлен был о сем отец. С горькими слезами пришел он к Старцу повидать о своем гор. Но горю этому помочь уже нельзя было. Больного сына привезли из Москвы. Долго он хворал, и хотя раны закрылись, но он уже остался на весь век калекой, неспособным ни к какой работе...

Московская учительница Г-жа М. П-а, рожденная К-ня Д-ая, имела к Старцу великую вру. Ея единственный сын был при смерти от брюшного тифа. Оторвавшись от него, она полетала в Оптину и умоляла Батюшку помолиться о сыне. "Помолимтесь вместе", сказал ей Старец, и оба стали рядом на колена. Чрез несколько дней мать вернулась к сыну, который встретил ее на ногах. В тот самый час, как Старец молился за него, наступила перемена, и выздоровление пошло быстро. Опять эта госпожа, уже с выздоровевшим сыном, летом 1881 года была в Оптиной, и прожила там более, чем думала. Ея муж, находившийся в южных губерниях, беспокоился о них, и наконец назначил телеграммой день, когда за ними вышлет лошадей на станцию. М. П-а пошла проститься с Батюшкой. О. Амвросий, никогда и никого без особенной причины не задерживавший, объявил, что не благословляет ей ехать. Она стала доказывать, что не может больше жить в Оптиной; а он сказал: "Я не благословляю ехать сегодня. Завтра праздник; отстоите позднюю обедню - и тогда уедет". Она вернулась на гостиницу, где ожидавший ее сын был очень недоволен Батюшкиным решением, тем более, что не было никаких причин оставаться; но мать послушалась Старца. На следующий день Батюшка сказал: "Теперь с Богом, поезжайте". За Курском они узнали, что с поездом, который шел накануне и с которым они хотели было ехать, случилась Кукуевская катастрофа

Иногда Старец Амвросий, во избежание людской славы, по примеру своего предшественника Старца Льва, придерживался несколько как бы полуюродства. Если кому что предсказывал, то не редко, как выше было упомянуто, в шутливом тон, так что слушатели смялись; если хотел подать помощь кому либо в болезни, ударял, как по больному глазу мальчика, рукою, или иногда палкой по больному месту, и болезнь проходила. Пришел, например, к Старцу один монах с ужасною зубною болью. Проходя мимо его, Старец ударил его изо всей силы кулаком в зубы, и еще весело спросил: "Ловко?". "Ловко, Батюшка, - отвечал монах при общем смехе, - да уж больно очень". Но, выходя от Старца, он ощутил, что боль его прошла, да и после уже не возвращалась Таких примеров было множество, так что крестьянки, страдавшие головными болями, узнавши о подобных действиях Старца, сами нередко подклоняли ему свои головы и говорили: "Батюшка Абросим, побей меня, - у меня голова болит"

В 1883 г. пpиехала к покойному Батюшке о. Амвросию жена одного сельского священника и спрашивает сестер монахинь, сидевших в хибарке в ожидании его благословения: "Где тут найти мне благодетеля моего, монаха Амвросия, который спас мужа моего от смерти? Я приехала целовать его ножки". "Что такое случилось у вас? каким образом спас? когда? как? - раздались вопросы со всех сторон, - пожалуйста расскажите. Батюшка о. Амвросий прилег отдохнуть, не примет вас сейчас, а вы пока своим рассказом займите нас всех, с вами находящихся". "Я едва и теперь могу я опомниться от ужаса злодейского покушения, - так начала сельская матушка свое повествование. Муж мой, священник села N, готовился служить Божественную Литургию, и накануне спал в своем маленьком кабинете, а я у себя в спальне крепко заснула. Но вдруг чувствую, что кто-то меня будит. Слышу голос: "вставай скорее, а то мужа убьют ". Я открыла глаза; вижу стоит монах. "Тфу, какая бредня! Бес искушает", - проговорила я; перекрестилась и отвернулась. Но не успела я заснуть, как во второй раз толкает меня кто-то, не дает мае спать и повторяет тоже слова: "вставай, а то убьют мужа". Смотрю, - тот же монах. Я опять отвернулась, перекрестилась, и хочу опять заснуть. Но монах опять дергает меня за одеяло и говорить: "скорей, как можно скорей беги, - вот сейчас убьют". Я вскочила с постели, побежала в зал, который отделял кабинет мужа от моей спальни, и что же вижу? Кухарка моя идет с огромным ножом в кабинет моего мужа, и уже она в дверях его. Побежала я, вырвала сзади с плеча ея огромный нож и спрашиваю: "что это такое значит?" - "Да я хотела, отвечает, мужа твоего убить за то, что он немилосердный поп, - людей не жалеет твой батька. Я ему покаялась в грехе своем, а он наложил на меня много поклонов на каждый день; я просила его помиловать меня, убавить поклоны, так нет, не хочет. Он меня не милует, и я его не помилую". Тогда я, под видом отнести нож, распорядилась послать за урядником, и вскоре виновную отвезли в полицию. А муж мой священник, ничего не зная о случившемся, отслужил обедню, и мы затем поехали с ним к моей замужней сестре, бывшей также за священником соседнего села. Там я рассказала ей, кто спас моего мужа. Сестра повела меня в свою спальню, и я вдруг увидела на стене фотографию того монаха, который являлся мне. Спрашиваю: "откуда это у тебя?" - Из Оптиной".- "Какая Оптина? Что это такое? Скажи скорей, где живет этот монах, ангел Божий, посланный с неба спасать от убийства"

Одна сестра из большой помещичьей семьи, часто бывавшая у Старца, долго умоляла свою любимую сестру с очень живым и нетерпеливым характером поехать вместе с ней в Оптину. Та наконец соглашается, чтобы доставить удовольствие сестрой, но всю дорогу громко ворчит; а пришедши к Старцу, и сидя в приемной, чем-то возмущается: "я не стану на колени, к чему это унижение"? Она быстро ходит по комнате из угла в угол. Отворяется дверь, так что ее совсем закрывает в ея углу. Все опускаются на колени. Старец подходить прямо к двери, откидывает ее и весело спрашивает: "Что это за великан тут стоит"? И затем шепотом говорит молодой девушке: "Это - Вера пришла смотреть лицемера". Знакомство сделано. Bеpa выходит замуж, вдовеет и возвращается под крылышко Батюшки в Шамордино. Он часто напоминал ей, как Bеpa пришла к лицемеру, и еще другую ея мысль в первые дни их знакомства, именно: бывши тогда молодою девушкой, она зашла в монастырскую лавку купить портрет Старца. Ей сказали, что можно купить за 20 копеек. - "Боже мой, подумала она, как мало! Я бы и много рублей дала. Какой Батюшка дешевый!". В тот же день, на общем благословении, Старец, проходя мимо нее, ласково взглянул, погладил по голове, и тихонько промолвил: "так батюшка дешевый, дешевый"! Одна молодая девушка с хорошим образованием случайно попала к Старцу Амвросию, была им поражена, и умолила его принять ее в Шамордино. Ее мать приехала, по ея словам, вырвать из "этого ужасного монашеского миpa" свою дочь. С негодованием и упреками вошла она к Батюшке. Старец предложил ей стул. Прошло нисколько минут разговора, и раздраженная мать невольно, не понимая сама, - что с нею делается, встает со стула и опускается около Старца на колени. Беседа длится. В скором времени с дочерью монахинею соединяется и мать монахиня

Монах знал, что к Старцу ездят люди за тысячу верст, и по целым дням ждут сказать ему несколько слов; а сам приходил к Батюшке, не приготовившись, - о чем спросить, и объявлял: "хотел я вам, Батюшка, что-то сказать, да забыл". Старец посоветовал ему записывать вопросы; но он продолжал ходить к нему по прежнему, и раз сказал, будто слагая вину на самого Старца: "вижу я, Батюшка, что все мы с вами говорим не приготовившись". - "Ну, что ж, отвечал Батюшка, не можешь готовиться, - ходи так". А в другой раз монах сказал: "мне кажется, что я хожу к вам без пользы". Батюшка тихо отвечал: "а все-таки ходи"

 Выйдя из ограды, я обратил внимание на какое-то особое движение в группе женщин. Любопытствуя узнать, в чем дело, я приблизился к ним. Какая-то довольно пожилая женщина, с болезненным лицем, сидя на пне, рассказывала, что она шла с больными ногами пешком из Воронежа, надеясь, что Старец Амвросий исцелит ее, что, пройдя пчельник, в семи верстах от монастыря, она заблудилась, выбилась из сил, попав на занесенные снегом тропинки, и в слезах упала на сваленное бревно; но что к ней подошел какой-то старичок в подрясники и скуфейки, спросил о причине ея слез и указал ей клюкой направление пути. Она пошла в указанную сторону и, повернув за кусты, тотчас увидала монастырь. Bcе решили, что это — или монастырский лесник, или кто либо из келейников; как вдруг на крылечко вышел уже знакомый мне служка, и громко спросил: „где тут Авдотья из Воронежа?" Bcе молчали, переглядываясь. Служка повторил свой вопрос громче, прибавив, что ее зовет Батюшка. „Голубушки мои! Да ведь Авдотья из Воронежа, я сама и есть!" — воскликнула только что пришедшая рассказчица с больными ногами, приподымаясь с пня. Все молча расступились, и странница, проковыляв до крылечка, скрылась в его дверях. Мне показалось странным, как успел о. Амвросий узнать так быстро об этой страннице, и откуда она пришла. Я решился дождаться ее возвращения.
Минут через пятнадцать она вышла из домика, вся в слезах, и на посыпавшиеся на нее вопросы, чуть не рыдая, отвечала, что старичок, указавший ей дорогу в лесу, был никто иной, как сам Отец Амвросий, или кто-либо уж очень похожий на него. В большом раздумьи вернулся я в гостиницу…

Батюшку нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой вдруг становилось как то весело и тепло, без заботливого взора, который говорил, что вот-вот он сейчас для вас придумает и скажет что-нибудь очень полезное, и без того оживления во всем, — в движениях, в горящих глазах, — с которым он вас выслушивает, и по которому вы хорошо понимаете, что в эту минуту он весь вами живет, и что вы ему ближе, чем сами себе…

Ежегодно только по разу, как видели мы выше, Старец Амвросий в летнюю теплую пору, имел обыкновение ездить в устрояемую им Шамординскую общину на несколько дней погостить и посмотреть, что в ней есть, и чего не достает. Посещения эти, будем говорить словами самих Шамординских сестер, — были для них светлым праздником. В назначенный день, с самого утра, в Шамордине все было на ногах. Кто с тщательным усердием приготовлял келью для дорогого гостя, кто хлопотал в церкви, чтобы с подобающею честью встретить своего ненаглядного Батюшку; а кто просто ходил в волнении и радостном ожидании. Наконец служили молебен, и все сестры, с настоятельницею во главе, располагались у крыльца настоятельского корпуса. Вот из-за опушки леса покажется знакомая карета, и у всех радостно забьются сердца. Лошади быстро несутся, и останавливаются у подъезда. В окно кареты показывается седенькая бородка Старца. И Батюшка с отеческою улыбкой весело раскланивается на обе стороны. — „Батюшка дорогой! сокровище наше, ангел наш!" - слышатся со всех сторон восторженный приветствия обрадованных сестер. Батюшка выходит из кареты в спешить в приготовленную для него келью, чтобы переодеться и отдохнуть; между тем сестры тотчас же бросаются в карету вынимать Батюшкины вещи, Всем хочется захватить какую-нибудь из этих „драгоценностей". А если которой из них это не удастся, она хватается за какой-нибудь конец шарфа или рукав запасного подрясника, и вполне остается счастлива тем, что и ей пришлось что-нибудь понести…

При постоянном вокруг Старца множестве разного народа, не обходилось и без забавных случаев. Прижала к нему одна очень богатая помещица с трехлетней дочкой. Пока мать говорила со Старцем, умненькая девочка, предоставленная себе, осмотрела батюшкин покойник, побывала во всех его углах, и наконец, наскучив своим одиночеством, стала среди кельи, сложила на груди ручки, и жалостливо глядя на Старца, повела такую речь: „Бедный старичок! такой он старенький, все на постельке лежит, комнатка у него маленькая, игрушек у него нет, ножки у него болят, бегать не может; у меня игрушки есть; хочешь, старичок, я трусиков привезу поиграть тебе?" На эту наивную детскую речь последовал и сообразный ответ Старца: „привези, привези, девочка, сказал он, вот какая ты хорошая; спасибо тебе, что старика пожалела". — Дитя, как видим, говорило пo-детски, а Старец по-старчески…

За несколько месяцев до кончины Батюшки один петербургский художник, который иногда обращался к нему за денежною помощью, прислал Казанскую икону Божией Матери, копию с чудотворного Ея образа, и при ней имена своей семьи, прося Батюшку помолиться за них. Батюшка велел положить записку в киот за икону и сказал: „Царица небесная сама будет молиться за них". Эту икону после несли перед гробом Батюшки. - Один бедный семейный человек, которому Батюшка много раз помогал", пред последнею его болезнью, письменно обратился к Старцу с просьбою помочь ему купить теплую одежду. Батюшка послал ему — сколько нужно было, и при этом продиктовал несколько слов, прибавив в конце: „помни, что это тебе последняя от меня помощь"…

В заключение всего подивимся великодушию облагодатствованного Старца. В устрояемой им общине было, как и теперь, боле 500 сестер, приют, богадельня, больница. Год голодный, хлеб поэтому дорогой. На обители его накопился большой долг. Настоятельница слепая. Сам он в опале у начальства, обесславлен, и при том на краю гроба. Какая адамантовая душа не могла бы дрогнуть при сем? Но Старец оставался покоен духом…

„В келлию к Батюшке, - добавляет в своих записках Г-жа**, - я попала за 20 минут до его кончины. Знать, это случилось по воле Божией. Меня пропустила одна раба Божия. Старец все так же лежал, как и ночью. Дыхание становилось реже. Когда я вошла, на коленах подле него стоял о. Исаия. О. Феодор (по прочтении в последний раз в 11 часов дня канона Божией Матери на исход души) осенял Старца крестом. Остальные, присутствовавшие тут, монахини стояли кругом. Я поместилась в ногах". Как только кончили отходную, и Старец начал кончаться. Лицо стало покрываться мертвенною бледностью. Дыхание становилось все короче и короче. Наконец он сильно потянул в себя воздух. Минуты через две это повторилось. Затем, по замечанию Г-жи **, „Батюшка поднял правую ручку, сложив ее для крестного знамения, донес ее до лба, потом на грудь, на правое плечо, и донеся до левого, сильно стукнул об левое плечко, видно потому, что это ему стоило страшного усилия; и дыхание прекратилось. Потом он еще вздохнул в третий и последний раз"...
Долго еще стояли окружавшие одр мирно почившего Старца, боясь нарушить торжественную минуту разлучения праведной души с телом. Все находились как бы в оцепенении, не веря себе, и не понимая, что это сон или правда. Но святая душа его уже отлетела в иной мир, дабы предстать престолу Всевышнего в сиянии той любви, которою он полон был на земле. Светел и покоен был его старческий лик. Неземная улыбка озаряла его. „Мы тихо подошли, - замечает Г-жа **, - и поцеловали открытые еще теплые ножки Старца. Затем нас вывели".
Едва только все опомнились, как поднялся страшный вопль и рыдание. Услышав это смятение, находившиеся в соседних комнатах догадались, в чем дело; поняли, что то, о чем они боялись даже подумать, совершилось, и что уже все кончено. Весть о кончине Старца с быстротою молнии облетела весь монастырь, и раздирающе душу крики Шамординских насельниц слились в один какой-то обили ужасающий стон беспомощности и безнадежия…

Вследствие же разосланных всюду телеграмм, со всех сторон начинали теперь прибывать в общину посетители. Во всех поездах, ехавших в этот и следующие дни, по Курской, Рязанской и другим дорогам то и дело слышались разговоры о кончине Старца Амвросия. Многие ехали именно на похороны. Почтовая станция в Калуге осаждалась просьбами о лошадях... Вместе с тем по всем дорогам шли пешеходы, так что к этому времени скопилось в Шамордине до восьми тысяч народу…

Тысячи народа, на протяжении боле версты, шли и ехали за гробом. Шествиe было медленное. Часто, не смотря на дождь и холод, останавливались для совершения заупокойных литий. К концу, впрочем, шествия, по случаю проливного дождя, литии служились уже на ходу без остановок. Когда подходили к лежащим на пути селам, перенесете останков Старца сопровождалось погребальным колокольным перезвоном. Священники в облачениях, с хоругвями и иконами, выходили на встречу из церквей. Выступали поселяне, молились, многие из них целовали гроб покойного, и затем присоединялись к сопровождавшим его. Таким образом, по мере приближения к Оптиной пустыни, толпа все росла и росла. Гроб почившего Старца бессменно, от Шамординской общины и до самой Оптиной пустыни, сопровождал в облачении один иеромонах Иларий, который во все время шествия служил и литии. Замечательно, что горевшие свечи, с которыми несли тело покойного Старца, во все продолжение пути, не смотря на сильный дождь и ветер, не угасали.
Наступал вечер, и уже несколько темнело, когда гроб Старца проносили чрез последнюю деревню Стенино, находящуюся в версте от Оптиной. Уныло гудел большой семисотенный Оптинский колокол, редкими мерными ударами потрясая воздух, и далеко разнося печальную весть о приближении почившего. Тут вышло ему на встречу все духовенство города Козельска и граждане, присоединившись к многочисленной толпе народа. Шествие еще было далеко. Как черная туча, двигалось оно к обители. Высоко над головами сопровождавших, сквозь вечерний полумрак, виднелся черный гроб, таинственно освещаемый ярким пламенем горевших свечей. Колеблясь от шествия несших его, он точно плыл по воздуху. Поистине, это трогательное печально-торжественное перенесете тела почившего Старца, по замечанию многих, скоре походило на перенесение мощей, и производило на всех присутствовавших умилительно-благодатное впечатлние…

"А как Батюшка уже умер, видела я, что стоит его гроб. И вот спустились четыре ангела в белых ризах, — такие блестящие на них ризы, — а в руках у них свечи и кадило. И спросила я: "почему это они, такие светлые, спустились ко гробу Батюшки?". Они мне ответили: "это за то, что он был такой чистый". Потом спускались еще четыре ангела в красных ризах, и ризы их были еще красивее прежних. И я опять спросила, а они ответили: "это за то, что он был такой милостивый, — так много любил". — И еще спустились четыре ангела в голубых ризах невыразимой красоты. И. я спросила: "почему они спустились ко гробу". И мне ответили: "это за то, что он так много пострадал в жизни, и так терпеливо нес свои кресты."

 

Схиaрхимандрит Агапит. "Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Амвросия". Москва, 1900.

Купить и скачать книгу преп. Амвросия Оптинского "Переписка с мирскими лицами".

Оцените: